Правда ли, что Петербург — культурная столица, «Медный всадник» сделан из меди, а Пушкин — наше все? Девять мифов о Санкт-Петербурге.
Заблуждения о Петербурге кочуют по интернету непрерывной чередой. Что Поцелуев мост назван в честь влюбленных (а не в честь купца Поцелуева), поэтому на нем непременно нужно поцеловаться. Что Васильевский остров получил свое имя от капитана-артиллериста Василия Кормчина, который командовал находящимся там укреплением во времена Петра (на самом деле остров назывался Васильевским еще в 1500 году, хотя и Хирвисаари (Лосиный) его тоже называли). Что улица Бармалеева получила название по имени сказочного персонажа Корнея Ивановича Чуковского (хотя было с точностью до наоборот — когда-то на ней жил некто Бармалеев, по-видимому, домовладелец)… Мы перечислим и развенчаем главные!
Нет. Колыбель трех революций содержится на «патронаже» у апостола Петра. В честь него и названа. Несмотря на этот, казалось бы, известный факт, легенда, что называется, живуча как кошка. А ведь желание назвать какую-нибудь крепость именем своего небесного покровителя у царя-плотника появилось давно. Говорят, еще во времена Азовских походов 1695–1696 годов.
Наконец, 16 мая (27) 1703 года на острове Енисаари (что в переводе с финского означает Заячий) был заложен первый камень, а вернее, первое бревно (крепость-то тогда была деревянной) будущей Петропавловки. Имя у крепости было в те времена другое — Занхт-Питербурх. Остается оно и сейчас, только на современный лад — Санкт-Петербургская. Петропавловская — название неофициальное, которое вошло в обиход после строительства собора Петра и Павла. Старое же имя распространилось на весь город — Санкт-Петербург.
И хотя «певец голубени» воспевал любимое село Константиново, многие уверены: природа Петербурга грустна, как джаз. Мол, болота да «чувство русское тоски». И действительно — такая картина открывается любому, кто едет к югу от города. Например, в Гатчину, которая, по одной из версий, и названа-то была частично от слова «гать» — дорога через болото.
Мало кто осознает, что к северу от Петербурга лежит Карелия — Страна тысячи озер и легкие Европы, а к западу — красавец Финский залив. Карелия далеко? Зато Карельский перешеек в шаговой доступности. Его стройные сосновые леса, до краев наполненные грибами и ягодами, начинают врезаться в плоть культурной столицы уже в районе Зеленогорска.
Служители муз не утруждают себя «исторической мелочностью». Им, служителям, простительно. И уж тем паче солнцу русской поэзии Александру Сергеевичу с его «Медным всадником». Это мы, благодарные потомки, должны вспомнить, что, прибыв в эти края, Петр высадился вовсе не в «чисто поле».
Во-первых, люди жили здесь еще со времен схода последнего ледника — примерно 12 000 лет назад. Населяли земли предположительно то предки финно-угорских народов, то восточные славяне. А в начале IX века «страна озер и гранита» вошла в состав Древнерусского государства. На момент Северной войны Ингерманландия принадлежала шведам. Только в районе нынешнего «золотого треугольника» — исторического центра Петербурга — было порядка 40 поселений, многие из которых были основаны еще новгородцами. Так что новая столица все-таки возникла не из ничего.
Убеждение, что Северная столица воздвигнута ценой гибели огромного количества народу (до 300 000 человек), основаны на документальных сведениях иностранцев — современников петровской эпохи. Несмотря на документальность, историки выносят вердикт: большинство сведений основаны на слухах и не поддаются проверке. Многие исследователи считают эти цифры сильно завышенными и невероятными в принципе.
Общая численность населения свежеиспеченной столицы в 1720-е годы всего равнялась 40 000 — 50 000 человек. Доподлинно выяснить, сколько народу полегло при строительстве петровского «парадиза», трудно. Слишком уж давно это было. Новейший историк О.Г. Агеева называет цифру 1932 человека за 12 лет строительства.
И снова мы вынуждены констатировать лояльность поэта к фактам. Даже поэтов. «"Медный всадник" — все мы находимся в вибрации его меди», — писал Блок. На самом деле памятник, или, как непочтительно окрестили его ехидные петербуржцы, «Петя на савраске», сделан не из меди, а, как и большинство «приличных» статуй, из бронзы.
Чтобы там ни говорили про относительность красоты, культурологи знают в этом толк. Неискушенный турист может сколько угодно открывать рот перед этой громадиной и не догадываться, что появление ее в ансамбле главных площадей сразу же вызвало бурный общественный протест и полемику.
Длится она до сих пор. Правда, в последние десятилетия робкие голоса знатоков заглушает шквал хвалебных эпитетов. Главная претензия к творению Монферрана — удручающе огромная масса, несоизмеримая с ближайшими постройками (а ведь Петербург испокон веков гордился именно своей симметрией и любовью к пропорциям). Отдельный вопрос — к курьезным колоколенкам, подсаженным к громаде купола. Из-за этого собор даже окрестили «чернильницей». Красота, впрочем, в глазах смотрящего. Как говорят петербуржцы, «всякий сам себе Исаакий».
Один из самых распространенных. Автором его стал некий протоирей Василий Швец. Считается, что во время блокады Ленинграда в 1941 году Сталин встретился с митрополитами Алексием Симанским (будущим патриархом Алексием I) и Сергием Старогородским, а те будто бы указали ему, что вокруг осажденного города надо пронести Казанскую икону Божьей Матери. Что и было сделано, а город спасен (правда, случилось это, как известно, только зимой 1943-го).
Все это было бы замечательно, если бы не дотошные историки. Они не находят подтверждения личной встречи вождя народов с представителями церкви в начале войны. Это во-первых. А во-вторых, по мнению многих исследователей, никаких документальных свидетельств, подтверждающих крестный ход вокруг Ленинграда, нет. Это и понятно. Представить себе подобное мероприятие, которое могло бы произойти на границах осажденного города, связанного с остальным миром только Дорогой жизни, задыхающегося от бомбежек, голода и артобстрелов, сложно. Не говоря уже о том, что митрополит Алексий Симанский на протяжении всей блокады находился в Ленинграде и встретиться со Сталиным в это время не мог.
Скорее не миф, а стереотип. Обоснование у него простое — букет творческой интеллигенции, проживавшей в городе в XVIII–XX веках. Это правда. И проживали, и творили, и описывали. И большинство были приезжими. Самый что ни на есть петербургский Достоевский — из Москвы, оттуда же — Пушкин, из Архангелогородской губернии — Ломоносов, из Полтавской — Гоголь, из Подольской — Некрасов, из Одессы — Ахматова, из Варшавы — Мандельштам. Блок, Набоков и один из Стругацких, Борис, остаются в меньшинстве.
Что касается особенно воспитанного населения... Кто-то, быть может, назовет с десяток менее крупных, но более культурных отечественных городов. Но факт остается фактом: петербуржцы не возят в своем багажнике биту. Или возят, но «по назначению» не используют.
И вновь мы ступаем на рыхлую почву вкусов, о которых не спорят. Пушкина признали не все, не сразу и не навсегда. «Пушкин — наше все», — заявил в свое время литературный критик Аполлон Григорьев и подразумевал под этим «все душевное, особенное», русское. Пушкин — наш национальный гений. Как Шекспир — у англичан, как Гете — у немцев. Пушкин — некий бренд. Но «всем» его назвать, конечно, нельзя.
Хотя бы потому, что культурное наследие не сводится к литературе. Пушкин — гениален, но «шовинизм» пушкинистов раздражает. Так было всегда, хоть и негласно. В ответ на «все» еще Андрей Белый сказал свое «ничто»: «Если отрешиться от арлекинады слов, которыми мы прославляем Пушкина, он для нас, в сущности, — ничто, водруженное на Олимп». Подавляющее большинство современников равнодушны и к Пушкину, и к литературе в целом. Это факт, как бы ни лакировали его школьные учителя. А для тех, кто не равнодушен и влюблен в поистине великого поэта, он — не все, он — многое.
Древние города где до сих пор живут люди
Под Смоленском нашли тысячелетний меч
Культурное и природное наследие